Неточные совпадения
Книга эта написана
единым, целостным порывом, почти в состоянии экстаза.
В
единой из чаш лежала
книга с надписью «Закон милосердия»; в другой —
книга же с надписью «Закон совести».
Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; они с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода; их лира — утренний шорох электрических зубных щеток и грозный треск искр в Машине Благодетеля, и величественное эхо Гимна
Единому Государству, и интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы, и волнующий треск падающих штор, и веселые голоса новейшей поваренной
книги, и еле слышный шепот уличных мембран.
Это были удостоверения, что мы — больны, что мы не можем явиться на работу. Я крал свою работу у
Единого Государства, я — вор, я — под Машиной Благодетеля. Но это мне — далеко, равнодушно, как в
книге… Я взял листок, не колеблясь ни секунды; я — мои глаза, губы, руки — я знал: так нужно.
— Вам снова, — говорит, — надо тронуться в путь, чтобы новыми глазами видеть жизнь народа.
Книгу вы не принимаете, чтение мало вам даёт, вы всё ещё не верите, что в
книгах не человеческий разум заключён, а бесконечно разнообразно выражается
единое стремление духа народного к свободе;
книга не ищет власти над вами, но даёт вам оружие к самоосвобождению, а вы — ещё не умеете взять в руки это оружие!
— Над старыми
книгами век свой корпят, — продолжала та, — а не знают, ни что творят, ни что говорят… Верь мне, красавица, нет на сырой земле ни
единой былиночки, котора бы на пользу человекам не была создана. Во всякой травке, во всяком цветочке великая милость Господня положена… Исполнена земля дивности его, а любви к человекам у него, света, меры нет… Мы ль не грешим, мы ли злобой да кривдой не живем?.. А он, милосердный, все терпит, все любовью своей покрывает…
Если бы за все пять лет забыть о том, что там, к востоку, есть обширная родиной что в ее центрах и даже в провинции началась работа общественного роста, что оживились литература и пресса, что множество новых идей, упований, протестов подталкивало поступательное движение России в ожидании великих реформ, забыть и не знать ничего, кроме своих немецких
книг, лекций, кабинетов, клиник, то вы не услыхали бы с кафедры ни
единого звука, говорившего о связи «Ливонских Афин» с общим отечеством Обособленность, исключительное тяготение к тому, что делается на немецком Западе и в Прибалтийском крае, вот какая нота слышалась всегда и везде.
Жил у князя на хлебах из мелкопоместного шляхетства Кондратий Сергеич Белоусов. Деревню у него сосед оттягал, он и пошел на княжие харчи. Человек немолодой, совсем богом убитый: еле душа в нем держалась, кроткий был и смиренный, вина капли в рот не бирал, во Святом Писании силу знал, все, бывало, над божественными
книгами сидит и ни
единой службы господней не пропустит, прежде попа в церковь придет, после всех выйдет. И велела ему княгиня Марфа Петровна при себе быть, сама читать не могла, его заставляла.
Мы уверены, что довольно было бы
единого слова вашего к сохранению тайны, но мы ведаем также и слабость сердца человеческого и потому, над священною
книгою религии, наполняющею сердца всех нас, приемлем, для обеспечения себя, клятвы ваши, связующие вас посредством сей священной
книги с нами: для того требуем мы клятвы к хранению тайны, дабы профаны, не понимающие цели братства, не могли издеваться над оною и употреблять во зло.
Раскрывающаяся в
Едином субстанциальная множественность бытия — больше, чем недифференцированное
Единое [Чисто монистическое богосознание, отрицающее тайну антропогонии, радикально и по-своему глубоко представлено в
книге Древса «Die Religionals Sebst-Bewusstsein Gottes».